Долго бы пилил дедка Данилку, да только ворвался в шорничью, где эта казнь творилась, Алешка, Татьянин старшенький, дедов правнук, краснощекий с мороза, как яблочко.
Данилка гордо отвернулся от поднесенной к губам чарки.
Целовальник сшиб с него шапку и, ухватив за пушистые волосы, запрокинул ему голову. Данилкин рот сам собой открылся...
Целовальник сшиб с него шапку и, ухватив за пушистые волосы, запрокинул ему голову. Данилкин рот сам собой открылся...
Данила, лупя плетью направо и налево, пробивался к тому, кого ярыжка назвал черным — и точно, человек был в черном распахнутом армяке, шапка с него слетела, взъерошенные волосы были — как Голованова грива.
Этот остроносый человек уже ухватился за ногу Желвака, пытаясь дернуть ее назад и вверх, чтобы выкинуть конюха из седла. Данилу о такой ухватке предупреждали, он даже видел, как Семейка и Тимофей проделывали ее на полном скаку, причем Семейка, уже как будто слетев с коня, повисал вверх ногами и мчался, касаясь рукой земли. Поэтому парень без особых угрызений совести, налетев, треснул черного человека пистольной рукоятью по затылку.
Богдаш резко повернулся в седле и успел поймать неприятеля за шиворот.
— Подсоби-ка! — крикнул он. — Под руку хватай!
Конюхи с двух сторон подхватили тело и поскакали туда, где их ждал уже утвердившийся в седле Стенька. За ними побежала купеческия дворня, да разве конных нагонишь? Медленных бахматов на Аргамачьих конюшнях держать бы не стали.
— Что ж ты творишь? — спросил в растерянности этот здоровенный дядька не своим, а каким-то жалобным, чуть не бабьим голосом. — Ты ж... ты меня...
— Ну, падай уж, что ли, — сказал Сарыч, входя.
В руке у него был дымящийся пистоль.
- Эй, Репа! Куда ты там запропастился? - привыкая к полумраку, крикнул Третьяк.
Ему отвечал человеческий голос - голос страдальца, что третий день животом или чем иным мается, стонет так, что слеза прошибает.
- О-о-ом-м-м!.. - проныл этот грубоватый, но безмерно жалостный голос. - Н-не м-м-м-мо-о-гу-у-у-у...
- Что это с ним? - забеспокоился Данила.
- С кем?
- Да с Репой же!
- А что с Репой сделается! Спит без задних ног!
- А-а?..
- Да горбатый это ноет! Ты что - впрямь ни разу медведя не слышал?
- Человеческим голосом?!?
- Так уж у него получается. Ах ты, бес бы тебя побрал! - догадавшись, что стряслось, воскликнул Третьяк.
В углу, на соломе, прикрытой рогожей, лежали двое, и лежали они в обнимку. Здоровенная мохнатая медвежья туша совершенно закрывала поводыря Репу, видны были только ноги в лаптях.
Даниле повезло — наконец-то удалось ловко схватить рукоять плетки, которая на петельке, как велели старшие конюхи, висела на самом мизинце. Другое везение было — Голован совершенно не боялся собак, какой бы шум они ни подняли. Подскакав, Данила хлестнул по серому, волчьего вида псу раз и другой, крест-накрест, пес отскочил, присел, зарычал. Тут же досталось и рыжему
Отец Кондрат убедился, туго ли завязан мешок, подкинул его, поймал, подкинул еще выше, и тут Наталья с Домной хором ахнули. До них дошло наконец, что безумие заразительно.
Отец Кондрат размахнулся и без особого труда перекинул мешок через веревку. Тут же Стенька кинулся мерить шагами расстояние от проведенной под веревкой черты, которая соответствовала ее положению в воздухе, до мешка.
И через миг все стало ясно — завопили на крыльце бабы, а мужики выпрямились и из толпы появился один — сторож Максимка. Он держал на руках младенца — и нес его так, как несут неживого.
Младенец и точно был простоволос, в одной рубашечке, запрокинутая его головка в светлых кудряшках и босые ножки казались особенно жалкими.
Младенец и точно был простоволос, в одной рубашечке, запрокинутая его головка в светлых кудряшках и босые ножки казались особенно жалкими.
У Николы Старого он заприметил немолодого, опрятно одетого человека, который, держа в поводу двух коней, кого-то ждал. Богдаш подъехал и с седла поклонился.
- Бог в помощь!
- И тебе! - отвечал человек, глядя на него с некоторым подозрением.
- Давно тут стоишь?
- Да вроде не так давно.
- Трое конных тут не околачивались?
- ... в большом озере Ростовском... - совершенно не вдумываясь в смысл и стараясь лишь выводить буквы с возможно более нарядными росчерками, продолжал читать и писать Стенька. - ... съезжались судьи трех городов... Имена судьям... Белуга Ярославская, Семга Переяславская, боярин и воевода Осетр Хвалынского моря... окольничий был Сом, больших Волжских краев... судные мужики - Судак да...
Тут до земского ярыжки понемногу стало доходить, что он занимается какой-то несуразицей.
- ... да Щука-трепетуха... - вслух и довольно громко прочитал Стенька. Прочитал и изумился - какая, к черту, щука?!?
Юный подьячий Аникей Давыдов уже вовсю давился смехом.
Сейчас прозвучали те самые слова, которых он сколько уж ждал! Это были мужские слова. Его, безродного, принимали к себе на равных мужики и доверяли нанести удар за свою честь.
Это было более чем счастьем!
Это окупало годы безмолвного и тупого труда.
- Есть у меня для тебя, молодец, невеста, свет-Хавроньюшка любезна! Моя родная дочка, из себя кругла, как бочка! Богатенькая - ух! Бери - не пожалеешь! - уже не обычным, каким приветствовал хозяев, а каким-то дурным и избыточно веселым голосом завопил скоморох. - Добра у нее - полтора двора крестьянских промеж Лебедяни, на Старой Рязани, недоезжая Казани, где пьяных вязали
- Ишь ты! Харя! - восхищенно сказал он. - Кто ж тебя, харя ты медвежья, к дереву-то привязал?
И точно - искусной резьбы морда была прилажена к стволу, чуть ли не врублена в него, на такой высоте, чтобы конному - и то голову малость задрать, на нее глядя.
- Ты с нем это беседуешь? - крикнул успевший отъехать довольно далеко Тимофей. - Догоняй живо!
Данилка повернулся на голос и увидел за ветвями лишь рыжеватое впрожелт пятнышко - круп Лихого. Зеленый выгоревший зипун Озорного словно растворился в листве.
- Скачи сюда, Тимоша! Тут такое диво! - позвал товарища Данилка.
Недовольный Тимофей подъехал, увидел медвежью харю и почесал в затылке.
Полночи Стенька, сидя на суковатке, таращился на старца, прислушивался к бормотанью. Наконец его разморило. А когда проснулся — старец уж не дышал.
Авдотьица произнесла, что велено, и поцеловала крест.
- А теперь слушай! - Стенька приосанился. - Послал меня к тебе мой подьячий Гаврила Деревнин. И велел он передать тебе вот что. Есть у него, Деревнина, родная сестра, замужем за Казенного приказа подьячим. А чем Казенный приказ ведает, ты, поди, и сама знаешь.
- Какое мне до него дело? - искренне удивилась Авдотьица.
Неожиданно Одинец вскочил и бросился к двери.
Горница была невелика, весу в Одинце - столько, что он бы эту дверь с косяком вместе вынес, и он сам это прекрасно знал. Тихого Семейку же, стоявшего у косяка, боец просто не принял в расчет - таких он одной левой десяток мог уложить играючи.
Но Семейка, посторонясь, мгновенно оказался у Одинца за спиной, ухватил своими двумя руками его правую и завернул назад, добравшись одновременно сильными пальцами сквозь рукав до локтя. Здоровый мужик, взревев, рухнул на колени.
- Учись, свет, пока я жив, - сказал Семейка Даниле, удерживая Одинца без особой натуги. - Не одни кулаки-то дело решают.
Горница была невелика, весу в Одинце - столько, что он бы эту дверь с косяком вместе вынес, и он сам это прекрасно знал. Тихого Семейку же, стоявшего у косяка, боец просто не принял в расчет - таких он одной левой десяток мог уложить играючи.
Но Семейка, посторонясь, мгновенно оказался у Одинца за спиной, ухватил своими двумя руками его правую и завернул назад, добравшись одновременно сильными пальцами сквозь рукав до локтя. Здоровый мужик, взревев, рухнул на колени.
- Учись, свет, пока я жив, - сказал Семейка Даниле, удерживая Одинца без особой натуги. - Не одни кулаки-то дело решают.
Человек, сидевший в бурьяне, выскочил и опрометью понесся прочь. Так бегают только очень молодые и легкие парни, Данила сам еще не успел заматереть, однако не нагнал бы бегуна, разве что на бахмате. Но побежал и он.
Тут же раздался копытный стук. Это Богдаш, вскочив на бахмата, поскакал в погоню за свистуном
